Левые-XXI: ресурсная экономика, технокоммунизм, ренессанс социал-демократии и климатические левые

Исторические итоги судьбы левой идеологии в предыдущем столетии вполне очевидны, сказать что-то оригинальное про них едва ли возможно. Левые находились в XX веке в самом центре «исторической повестки». Вопрос, капиталистическим или социалистическим станет будущее человечества, был главным вопросом эпохи. К слову замечу, что главным вопросом XXI века мне представляется вопрос, продолжит ли человечество развиваться в привычном формате суверенных государств и отдельных наций или выберет путь глобализации с необратимой коррозией того и другого? Возвращаясь к XX веку, возьму на себя ответственность за вывод о том, что конец социалистического проекта был не столько драматическим, сколько позорным. Оказаться к концу эпохи с развалившимся СССР и с Кубой и КНДР в качестве утешительного приза – это травма, которая не изжита левыми до сих пор. Социалистическая экономика показала свою несостоятельность в долгосрочной перспективе, продемонстрировав относительную эффективность в краткосрочной перспективе – на этапах ускоренной модернизации (на экономическом языке XX века это в первую очередь индустриализация) или в состоянии войны уровня экзистенциальный и тотальной. Экономику правильнее оценивать по критериям эффективности и социалистической модели, по крайней мере, советского типа, нечем в этом смысле похвастаться перед людьми, для которых стройки типа Днепрогэса и Магнитки, с одной стороны, и Великая Отечественная война, с другой, не могут рассматриваться в качестве не экстремальных, а регулярных оснований общественной жизни. Индивидуалистическая природа человека в эпоху расцвета левых продемонстрировала просто высочайший уровень устойчивости, а значит независимости от любого социально-экономического уклада. Никакая отмена частной собственности не отменила человеческого стремления к индивидуальному успеху, а не к коллективному труду, да и, скажем откровенно, к самоутверждению за счет себе подобных, что, собственно, обесценило ключевые положения социальной теории марксизма. Ну и в наследство от XX века левым достался крайне неприятный для них вопрос, как же так получилось в реальном историческом опыте, что мировоззренческая система, явно опережавшая других в стремлении к свободе и счастью, привела к увеличению несвободы и человеческих страданий?

Тем не менее, хоронить по-фукуямовски левую идеологию вместе с XX веком, да и вообще по любому другому поводу, мне всегда представлялось опрометчивым минимум по двум причинам. Во-первых, жизненная сила капитализма, которую он продемонстрировал, справившись с самым серьезным вызовом в своей истории, не предполагает искоренение неравенства, несправедливости и обездоленности значительного количества людей, что по определению не может не порождать стремления к большему равенству и справедливости, к борьбе с бедностью и нищетой. Никакая победа капитализма над левыми – даже такая образцово-показательная как 1989-1991 гг. – не уничтожает левую идеологию раз и навсегда, поскольку не предполагает искоренения базовых причин ее воспроизводства. Во-вторых, левые идеи, особенно в революционном своем аспекте, всегда обладали большей сугубо эстетической привлекательностью (они неизменно сильны как ресурс индивидуального жизнетворчества, как инструмент эстетизации собственного существования), нежели модели классического буржуазного или карьерного существования. Потребность в том, чтобы добиться от собственной жизни чего-то большего, нежели стать успешным участником цивилизованных рыночных отношений, неискоренима в отдельных людях в той же степени, в какой в других неискоренимо стремление к предпринимательскому успеху, а также к разным видам материального обогащения. Даже если капитализм и гарантировал себя от большевистского духа 1917 года, он не смог (да и едва ли это возможно в принципе) создать гарантии от абстрактно-бунтарского духа 1968 года. Впрочем, замечу, что западный капитализм смог превратить эту «перманентную левизну» во что-то вроде дионисийских торжеств в древней Греции, позволявших, если верить Ницше, выпускать «природный пар» из «социокультурного человека» и возвращаться спокойно после этого к нормалоидной жизни «по правилам». Именно так я всегда воспринимал регулярные телекартинки столкновений левацкой молодежи с полицейскими на Западе (с неизменным битьем частнокапиталистических витрин). Столкновения эти, с одной стороны, не угрожали капитализму в самых его основах, но, с другой стороны, никогда не сходили на убыль.

В общем, констатировав, что левая идеология вечна в виду того, что гуманистические мотивы у одних, и бунтарский романтизм у других незыблемы, как и склонность к буржуазному жизни у третьих (и, конечно же, очень часто все эти три состояния случаются с одними и теми же людьми, но в разных возрастах), я попробую задаться-таки вопросом, остаются ли у левых в XXI века какие-то реалистические (прагматические) зацепки? Я не имею в виду то, что может быть названо «практической утопией» – системой неких «целевых ценностей», на которые можно ориентироваться, в той или иной степени улучшая общественную жизнь, но не надеясь и даже честно признавая, что полностью они не будут реализованы никогда. Попыток представить социализм не более чем как «этический идеал» хватало и в XX веке, и многие из них бывали очень любопытны. Однако интереснее разобраться, что же из левых идей может быть реализовано на практике, так сказать совсем по-настоящему?

При этом, что называется, «рискуя нарваться», я предложу свести левую идеологию к сущему примитиву – к практическим механизмам приобретения людьми какого-то набора благ совершенно бесплатно, то есть не по правилам рыночной экономики спроса-предложения, капитала и труда. Понимаю, что это вызовет справедливое возмущение у идейных левых, но призову в союзники простых обывателей, для которых левизна ассоциируется именно с этим – с возможностью получить в потребление что-то напрямую не заработанное, то есть бесплатно. Идет ли речь от профкомовской путевке или медицине с образованием – не важно, но это и все этому подобное и есть настоящая реализация левой идеологии без романтических и общегуманистических слюней и соплей (извините за выражение). Мое поколение помнит, как нам старшие отвечали на вопрос, что такое коммунизм: «Коммунизм это когда можно будет всё в магазинах брать бесплатно». Даже конфеты и велосипеды.

И мне представляется, что имеются четыре таких реалистических варианта левизны.

Первый – ресурсная экономика. Экономика, построенная на использовании в интересах общего блага доходов, полученных от эксплуатации природных недр, организация которой принципиально не требует ни частной собственности, ни настоящей предпринимательской инициативы, эффективность которой при хорошей ценовой конъюнктуре может быть обеспечена и государственно-чиновничьей организацией, что продемонстрировали и брежневский СССР, и путинская Россия. Для закоренелых марксистов такая модель может быть выдана за замену эксплуатации человека человеком эксплуатацией человеком природы. Мне не раз приходилось шутить, что нефтегаз это последнее прибежище левака, но в эту шутку я закладывал не только юмор. Три практических примера – упомянутая путинская Россия с ее условным «материнским капиталом» (ничего такого не было даже в развитом СССР), Венесуэла времен Уго Чавеса и петромонархии арабских шейхов. Казалось бы, что общего может быть между государственно-монополистическим (на самом деле, государственно-олигополистическим) капитализмом Путина, популистским социализмом Чавеса и исламизмом шейхов? Общее в том, что все они в той или иной степени и с разным успехом (особенно разным по длительности) реализовали модель «ресурсной левизны».

Второй вариант еще не опробован в истории, но, если верить футурологам, вполне возможен. Назовем его вслед за разными авторами «технокоммунизмом». Представим, что развитие робототехники и искусственного интеллекта приводит к полной замене оными человеческого труда, капиталистическая эксплуатация наемного труда прекращается в связи с полным исчезновением последнего. Левизна сходит с технологических небес как манна небесная. Технокоммунизм – штука хорошая, жаль, что не все из живущих до него доживут. Как человек консервативных взглядов на природу человеческую, замечу, что технокоммунизм станет настоящим вызовом для консерваторов, исходящих из того, что зло является неотъемлемой частью человеческой природы, и совершенно непонятно, как это зло будет «разряжаться» в ситуации, когда его нельзя будет «разрядить» в рыночной конкуренции и стремлении к максимализации прибыли, Может быть, поможет спорт, компьютерные игры и социалистическое соревнование в деле потребления (раз уж производство и распределение станут «делом техники»). Еще трансгуманисты обещают, что какие-нибудь таблетки-укольчики изобретут, с помощью которых можно будет избавлять человека от стремления к самоутверждению за счет себе подобных еще в роддоме. Только на это мы, консерваторы, и можем уповать, иначе страшно подумать, что будет.

Третий вариант – возвращение к социал-демократической модели капитализма образца 1960-1970-х годов, модели, основательно подорванной глобализацией в 1980-2000-е годы. Суть ее довольно проста: бизнес эксплуатирует работников, но государство эксплуатирует бизнес, финансируя за счет высоких налогов и перераспределения доходов широкий набор общественных благ – от выравнивания доходов до бесплатной медицины и пособий по безработице. Образцом такой модели считались скандинавские страны. Модель серьезно пострадала во время глобализации, ибо она, как было сказано выше, построена на больших налогах, а бизнес предпочитает переводить капиталы и активы из стран с большим налоговым бременем (и сильными профсоюзами) в страны с низкими налогами и отсутствием традиций пролетарской солидарности. Глобализация с ее уменьшением издержек любых трансграничных потоков и обменов создавала для таких операций просто идеальные условия. Поскольку глобализация сейчас встала на паузу, по сути, сменилась деглобализацией, рискну предположить, что у «социального государства» появились шансы на ренессанс, и левизна в XXI веке может вернуться, точнее, возвращается (вспомним «вертолетные деньги» времен ковида) в привычном социал-демократическом облике. Впереди (или уже в наличии) обычные проблемы социал-демократического устройства – инфляция, разрушение трудовой этики, угасание предпринимательской энергии, стремление бизнеса улизнуть от налогов и любого государственного давления любыми способами.

Ну и четвертый вариант – эколевизна. Климат как последнее прибежище левака в XXI веке. Климат как таблетка от климакса левой идеологии. Если все-таки глобальные изменения климата не являются фальшивой страшилкой грантососущих экологов и действительно угрожают человечеству, борьба с ними потребует обуздания свободной рыночной экономики, государственного вмешательства в капитализм, а значит левые получат дополнительные шансы на то, чтобы развернуться, пусть и не с такой удалью как в нашем 1917-м или западном 1968-м, но все-таки с удалью.

Никакие иные варианты бытования левой идеи в XXI веке я не вижу, если иметь в виду более или менее интернациональные варианты. Так-то существует еще в воображении, например, российских «старосоветских левых» концепция «левой идеологии как инструмента возвращения национального величия и геополитической монструозности». Но это довольно частный случай, не обладающий потенциалом для распространения и копирования (в отличие от того же путинизма, кстати), поэтому подробно на нем не останавливаюсь.